Мейбл Коллинз - Идиллія Бѣлаго Лотоса [Идиллия Белого Лотоса]
Въ углу, за столомъ двое подростковъ не то списывали, не то срисовывали что-то, — я не могъ разобрать въ чемъ состояла ихъ работа; во всякомъ случаѣ, я убѣдился въ томъ, что они были очень заняты, такъ какъ, къ моему великому удивленію, едва подняли головы, чтобы взглянуть на насъ, когда мы вошли въ покой. Но сдѣлавши нѣсколько шаговъ впередъ, я замѣтилъ, что за однимъ изъ большихъ выступовъ каменной стѣны сидѣлъ пожилой жрецъ въ бѣломъ одѣяніи и внимательно смотрѣлъ въ книгу, лежавшую у него на колѣняхъ. На насъ онъ не обратилъ ни малѣйшаго вниманія. Мой проводникъ съ почтительнымъ поклономъ остановился прямо передъ нимъ.
— Новый ученикъ? — сказалъ жрецъ, пытливо разглядывая меня своими тусклыми гноящими глазами. — Что онъ умѣетъ дѣлать?
— Да, должно быть, немного! — отвѣтилъ мой проводникъ непринужденно и съ оттѣнкомъ пренебреженія въ голосѣ. — Вѣдь онъ до сихъ поръ все былъ подпаскомъ.
— Подпаскомъ! — повторилъ, словно эхо, старикъ. — Такъ онъ здѣсь ни на что не нуженъ. Пускай его лучше работаетъ въ саду. А ты учился когда-нибудь письму или рисованію? — спросилъ онъ, обращаясь уже прямо ко мнѣ.
Такого рода познанія, за немногими исключеніями, были распространены только въ греческихъ школахъ, да еще среди представителей немногочисленныхъ образованныхъ классовъ; но я былъ обученъ этимъ искусствамъ настолько, насколько позволяли наши семейныя обстоятельства. Старый жрецъ посмотрѣлъ на мои руки и снова вернулся къ своей книгѣ.
— Онъ потомъ будетъ учиться, — заявилъ онъ: — а сейчасъ у меня слишкомъ много дѣла, чтобы обучать его. Мнѣ требуется немало помощниковъ, но теперь, когда надо скорѣй окончить переписку этихъ священныхъ писаній, мнѣ нѣкогда учить круглыхъ невѣждъ. Отведи его къ садовнику, по крайней мѣрѣ, не надолго, а современемъ я займусь имъ.
Мой проводникъ повернулся и вышелъ изъ зала; окинувъ его красоты прощальнымъ взглядомъ, я послѣдовалъ за нимъ. Мы пошли длиннымъ, длиннымъ коридоромъ, полнымъ мрака и освѣжающей прохлады; на другомъ концѣ его, вмѣсто дверей, стояли рѣшетчатыя ворота, у которыхъ мой проводникъ громко позвонилъ. Звукъ колокола замеръ, и мы стали ждать молча; но никто не явился, и послушникъ снова позвонилъ. Я совсѣмъ не раздѣлялъ его нетерпѣнія. Просунувъ голову между рѣшетками, я любовался такимъ волшебнымъ міромъ, что невольно подумалъ про себя: „Не будетъ худо для меня, если жрецъ съ больными глазами не пожелаетъ скоро меня взять отъ садовника“.
Трудно было идти въ жару, по пыльной дорогѣ, пролегавшей между нашимъ домомъ и городомъ; мощенныя городскія улицы оказались безконечно утомительными для моихъ деревенскихъ ногъ; здѣсь, я пока только прошелъ по большой аллеѣ храма, но въ ней все внушало мнѣ чувство такого глубокаго благоговѣнія, что я едва осмѣливался разглядывать ее. Сейчасъ же передо мной былъ цѣлый міръ, роскошный, изящный, бодрящій. Такого сада я никогда еще не видалъ. Онъ весь утопалъ въ зелени, густой и пышной; было ясно, что грандіозные размѣры растеній съ ихъ богатой и разнообразной окраской были вызваны дѣйствіемъ проведенной въ немъ воды, такъ какъ до нашего слуха доносился слабый звукъ, тихій плескъ воды, регулируемой и управляемой, очевидно, искусной рукой, воды, готовой и работать на человѣка и освѣжать его въ пылающій зной.
Колоколъ прозвучалъ въ третій разъ, и изъ-за большихъ зеленыхъ листьевъ выступила, направляясь въ нашу сторону, какая-то одѣтая въ черное фигура. До чего не у мѣста казалась здѣсь эта черная одежда! Съ тоской думалъ я о томъ, что и мнѣ самому скоро придется облечься въ подобное платье и бродить въ такомъ видѣ среди нѣги и красоты этого волшебнаго мѣста, словно заблудившійся въ немъ представитель какой-то иной, мрачной сферы. Человѣкъ все приближался между тѣмъ и шелъ быстро, задѣвая нѣжную листву краемъ своей грубой одежды. Я сразу заинтересовался имъ, предполагая, что ему-то я и буду скоро отданъ подъ опеку, и съ любопытствомъ заглянулъ ему въ лицо. И это лицо стоило того, чтобы обратили на него вниманіе: оно должно было возбуждать интересъ къ себѣ въ каждой человѣческой груди.
Глава II.
— Что такое? — проворчалъ мужчина, глядя на насъ сквозь рѣшетку. — Плодовъ я утромъ послалъ на кухню больше, чѣмъ надо; а цвѣтовъ больше сегодня дать не могу: всѣ, какіе только могутъ быть сорваны, нужны для завтрашней процессіи.
— Ни цвѣтовъ твоихъ, ни плодовъ мнѣ не надо, — сказалъ мой проводникъ, повидимому, любившій говорить свысока — я привелъ тебѣ новаго ученика, только и всего.
Онъ отомкнулъ ворота, жестомъ пригласилъ меня войти, затѣмъ закрылъ ихъ за мной и, не прибавивъ ни единаго слова, пошелъ назадъ тѣмъ-же длиннымъ коридоромъ, казавшимся теперь при сравненіи съ садомъ, еще темнѣе.
— Новый ученикъ для меня? — А чему мнѣ учить тебя, дитя полей.
Я молча смотрѣлъ на страннаго человѣка: откуда мнѣ было знать, чему онъ долженъ былъ учить меня?
— Тайны-ли роста растеній ты будешь изучать, или тайны роста грѣха и лукавства? Нѣтъ, дитя, не гляди такъ на меня, размышляй надъ моими словами и со временемъ ты поймешь ихъ смыслъ. Ну, а пока ступай со мной и не бойся!
Онъ взялъ меня за руку и повелъ подъ широко лиственными деревьями, направляясь къ тому мѣсту, откуда несся шумъ воды. Какъ сладко отдавался въ моихъ ушахъ этотъ нѣжный, радостный, музыкальный ритмъ!
— Вотъ здѣсь — жилище нашей повелительницы, Царицы Лотоса, — сказалъ мнѣ садовникъ: — Садись тутъ и полюбуйся ея красотой. А я пока буду работать: у меня много такого дѣла, въ которомъ ты мнѣ помочь не можешь.
Для меня ничего не могло быть пріятнѣе возможности опуститься на зеленую траву и глядѣть, глядѣть безъ конца; я былъ весь — удивленіе, восторгъ благоговѣніе! Эта вода, эта сладкозвучная вода, была проведена сюда лишь для того, чтобы питать царицу цвѣтовъ; и я подумалъ про себя: — По истинѣ, ты — царица всѣхъ цвѣтовъ, какіе можно только себѣ представить, ты, Бѣлый Лотосъ!
Весь охваченный юношескимъ увлеченіемъ, я мечтательно смотрѣлъ на бѣлый цвѣтокъ, который со своимъ нѣжнымъ, золотомъ опыленнымъ сердцемъ представлялся мнѣ настоящей эмблемой чистой романической любви. И вотъ, въ то время, какъ я глядѣлъ на него, мнѣ стало казаться, что форма его мѣняется, что онъ распускается, тянется ко мнѣ… И вдругъ, передо мной явилась красавица со свѣтлой, нѣжной кожей и волосами, подобными золотой пыли. Я видѣлъ, какъ она пила струю нѣжно-поющей воды, какъ она наклонялась, поднося къ устамъ своимъ освѣжающія капли. Пораженный, я, не спуская съ нея глазъ, хотѣлъ было направиться къ ней, но не уснѣлъ даже приступить къ осуществленію своего намѣренія: я лишился внезапно сознанія. Вѣроятно, со мной сдѣлался обморокъ, потому что первое, что я припоминаю послѣ того, это — ощущеніе холодной воды на лицѣ, затѣмъ, черезъ нѣкоторое время, открываю глаза и вижу, что я самъ лежу на травѣ, а надо мной склонилось загадочное лицо садовника въ черной одеждѣ.
— Или сегодня слишкомъ жарко для тебя? — спросилъ онъ, хмуря брови въ тревогѣ: — Смотришь такимъ здоровымъ парнемъ, а падаешь въ обморокъ отъ жары, да еще въ такомъ прохладномъ мѣстѣ.
— Гдѣ она? сказалъ я вмѣсто всякаго отвѣта, дѣлая попытку приподняться на локтѣ, чтобы взглянуть на гряду съ лотосами.
— Что? — воскликнулъ садовникъ, сразу весь преображаясь. Я никогда не подумалъ-бы, что на такомъ некрасивомъ лицѣ, могло-бы появиться выраженіе такой глубокой нѣжности. — Развѣ ты ее видѣлъ? Но нѣтъ, это слишкомъ поспѣшное предположеніе. Что ты видѣлъ, мальчикъ? Говори смѣло!
Кроткое выраженіе его лица помогло мнѣ опомниться и собраться съ мыслями. Не спуская глазъ съ гряды лотосовъ и все еще надѣясь, что красавица снова склонится надъ водой, чтобы утолить свою жажду, я сталъ описывать только что видѣнное мной. По мѣрѣ того, какъ я говорилъ, мой странный наставникъ все больше и больше мѣнялся въ лицѣ; а я съ увлеченіемъ мальчика, никогда никого кромѣ представительницъ своей собственной темнокожей расы не видавшаго, съ жаромъ описывалъ ему красавицу. Когда я замолчалъ, онъ упалъ на колѣни рядомъ со мной.
— Ты видѣлъ ее! — произнесъ онъ глубоко взволнованнымъ голосомъ. — Привѣтъ тебѣ! Ты призванъ стать учителемъ среди насъ, опорой для народа: ты — духовидецъ!
Сначала, я только глядѣлъ на него и молчалъ, такъ меня ошеломили его слова; но вскорѣ меня охватилъ ужасъ: мнѣ представилось, что онъ сошелъ съ ума, и я оглянулся кругомъ, соображая, нельзя-ли какъ-нибудь убѣжать отъ него и вернуться въ храмъ. Но я еще обдумывалъ, рискнуть убѣжать или нѣтъ, когда онъ обратился ко мнѣ со своей кроткой улыбкой, совершенно скрывавшей все безобразіе его рѣзко-очерченнаго лица и проговорилъ: „Пойдемъ!“
Я всталъ и послѣдовалъ за нимъ. Мы пошли садомъ, въ немъ было такъ много привлекательнаго для меня, что я невольно замедлялъ шаги, идя за Себуа. Ахъ, что это были за яркіе цвѣты! Какое тутъ было богатство пурпуровыхъ и темно-малиновыхъ тоновъ! Какъ трудно было не останавливаться передъ каждымъ прекрасно-ликимъ цвѣткомъ, чтобы упиться его нѣжнымъ ароматомъ! А все-же, послѣ моего недавняго преклоненія передъ красотой лотоса, мнѣ казалось, что всѣ остальные цвѣты — только блѣдныя отраженія этого недосягаемаго идеала совершенства и изящества.
